В петербургском СИЗО-5 «Арсеналка» у обвиняемых по политическим статьям девушек появилась отдельная камера. С весны до конца июня 2025-го там одновременно содержали 19-летнюю Дарью Козыреву, 27-летнюю фигурантку дела «Весны» Аню Архипову и осужденную за пикеты 44-летнюю переводчицу Елену Абрамову.
«Бумага» отправила им письма. Ответы пришли от двоих, уже когда сокамерницы разъехались. Читайте, как в неволе рождается дружба, в чем выражаются ссоры и поддержка в камере и как девушки создали «филиал Твиттера» в тюремной уборной.
Знакомство. Как Даша Козырева и Аня Архипова стали первыми жильцами политической камеры в «Арсеналке»
Аня: С Дашей мы познакомились в августе 2024 года. Утром мы толпой заключенных сидели в сборном отделении, ждали, когда приедут автозаки и развезут нас по судам. Даша рассказывала что-то другим девочкам, по контексту я поняла — передо мной политическая. Я подошла, спросила ее статью, после чего озвучила свое обвинение (Ане Архиповой вменяют больше всего уголовных статей по делу «Весны» — семь, в том числе о «фейках» про армию, о распространении неуважительных сведений о днях воинской славы, о склонении к организации массовых беспорядков — прим. «Бумаги»). Даша широко распахнула глаза, открыла рот и через секунду бросилась меня обнимать. Она была рада встретить другую политзаключенную. Остальные подробности нашего знакомства я озвучивать не буду, а то Даша меня убьет!
Сокамерницами мы стали уже в декабре, когда в петербургском женском СИЗО была сформирована политическая камера.
Даша: Так родилась наша политическая камера № 53. Первое время мы были там [с Аней] вдвоем и болтали ночами напролет. Тогда у меня и оформилось впечатление, которое со мной до сих пор: Анечка — человек с очень добрым сердцем. Мне было чему научиться у неё. Был еще один момент из проблем в личной жизни. О нем я многим рассказывала, думая, что так это проработаю. Но когда я рассказала Ане, было по-другому. Это был первый человек, кроме моей мамы, которому я действительно открылась и у которого спрашивала совета.
Часто мы с Анечкой, кстати, спорили! Удивительно, правда? Аня — пацифист-пацифист, а мои взгляды несколько радикальнее. Но мы находили точки компромисса. Или хотя бы старались.
Сокамерницы. Какие соседки были у девушек и как к ним перевели пенсионерку Галину
Даша: В конце декабря нас в камере стало трое. Утром я уезжала на суд, а ночью зашла обратно вместе с [имя вырезано цензурой] (судя по всему, речь идет о бывшей сотруднице «Уралвагонзавода» Виктории Мухаметовой; по версии ФСБ, она за деньги передавала спецслужбам Украины сведения об одном из предприятий оборонного-промышленного комплекса — прим. «Бумаги»). Она из Нижнего Тагила, сидела в Екатеринбурге, а к нам в СИЗО приехала на апелляцию. Прекрасная девушка, настоящая красавица — осуждена на 12,5 лет за «госизмену».
Потом неделю у нас была еще транзитница, женщина с явной умственной отсталостью. Потом появилась Галина, пожилая женщина с добрейшим сердцем (судя по всему, речь о Галине Ивановой — в январе этого года 76-летнюю петербурженку с болезнью сердца приговорили к 10 годам колонии за поджог машины у военкомата; Иванова также была потерпевшей по делу о мошенничестве; авторы экспертизы назвали пенсионерку «биодроном», которого используют зарубежные спецслужбы для нанесения удара в своей же стране — прим. «Бумаги»).
Я дала себе слово писать честно, но дальше я не смогу подробно, мне слишком больно всё вспоминать. После того, как мое дело вернули в прокуратуру, у меня несколько поехала крыша. Я психовала, отношения с девочками портились. После очередной истерики мы рассорились совсем — дошло до того, что нашу политическую камеру разделили, неделю или полторы мы с Галиной сидели на медке (вероятно, так называют медицинскую камеру в СИЗО — прим. «Бумаги»). Была среда, когда мы вернулись обратно: утром Вика [Мухаметова] уехала на этап, а Аню не могли оставить в одиночке. Меня до сих пор мучает совесть, что мы так и не помирились с Викой. Но Анечка приняла меня очень тепло. Она была рада, что я ухожу именно отсюда [из СИЗО]. В пятницу я была уже дома (с февраля по апрель 2025 года Даша Козырева жила дома и находилась под запретом определенных действий — прим. «Бумаги»).
Когда я была под запретом определенных действий, я не могла писать сама, но Анечке и Галине писала моя мама, передавала мои слова. Я успела даже прийти к Ане на суд [по делу «Весны»]. Она растрогалась, а я растрогалась, что растрогала ее. Когда мне дали срок, я и так радостная была — потому что всего два года и восемь месяцев. А когда поняла, что по возвращении в СИЗО там будут Анечка и Галина, на душе потеплело. Я ведь и к Галине привязалась! Когда мы сидели вдвоем, она много рассказывала о своей жизни. Это невероятно насыщенная, интересная, цельная жизнь!
Три политзаключенных в одной камере. Как Аня и Даша познакомились с переводчицей Еленой Абрамовой
Аня: Я ничего не знала о Лене [Абрамовой], пока не вернулась от адвоката и не увидела её в камере. Она показалась мне лишь самую малость сбитой с толку приговором и попаданием в СИЗО. Лена действительно стойко всё восприняла, многим можно у нее поучиться.
Елена Абрамова — переводчица, которой назначали два года колонии-поселения по статье о «дискредитации» армии. Поводом стали одиночные пикеты.
Отец Елены в СССР был диссидентом. Когда Елена родилась в 1981 году, ее папа отбывал наказание в тюрьме за рукопись под названием «Поверженный Октябрь».
По образованию Елена — учитель английского и немецкого и юрист. Женщина переехала в Петербург из Магадана летом 2013 года. Сейчас у Елены в Петербурге осталась несовершеннолетняя дочь, которая живет с бабушкой. Во время заседаний суда Абрамова просила отложить исполнение приговора до достижения ребенком 21 года.
Вообще политическая камера — это не камера для политзаключенных. Из восьми человек, побывавших здесь, политзеками были признаны лишь трое: Даша, Лена и я. Дело в том, что по закону отдельно содержатся обвиняемые в совершении преступлений против конституционного строя (госизмена, экстремизм, дискредитация ВС РФ) и против мира и безопасности человечества (например, реабилитация нацизма), а вот «фейки» и «оправдание терроризма» сидят со всеми.
Некоторых из моих бывших сокамерниц назвать политзаключенными уж никак нельзя. Попадались и совсем странные — у одной женщины серьезные ментальные проблемы, она мыла руки в унитазе. Сидела за то, что потушила водой вечный огонь (ст. 354.1 УК РФ — реабилитация нацизма), говорит, «помянуть хотела». Моя нынешняя соседка сидит по делу «Граждан СССР».
Если кто-то думает, что политическая камера целыми днями борется с режимом — это тоже заблуждение. Мы вели обычный быт, наши разговоры мало отличались от разговоров в обычных камерах. Что нас выделяло, так это готовность отстаивать свои права и небезразличие к происходящему в мире. Скорее всего, в нашей камере чаще обсуждались судьбы политзаключенных и читали больше книг.
Мы очень разные и, конечно, порой ругались. В ограниченном пространстве разногласия — это абсолютная норма. Мы старались всё обсуждать и решать.
Даша: Вечером понедельника [21 апреля после приговора] я поднялась в камеру с замиранием сердца. Это одно из моих счастливейших тюремных воспоминаний — как мы весь этот вечер обнимались. Анечка говорила: «Как я рада тебя видеть, но как же не рада…» Это было парадоксально: я вернулась в СИЗО и была счастлива. Наша камера была в тот момент для меня вторым домом.
Нас тогда было даже не трое, а пятеро. С нами была Вера Игнатенко (девушке назначили 5 лет колонии за попытку отравить бывшего мужа подруги и за призывы к терроризму — вторая статья появилась из-за телеграм-канала, который, по данным следствия, вела Игнатенко — прим. «Бумаги»). Это моя ровесница, которая до приговора сидела на Шпалерной и сотрудничала с ФСБ. Без комментариев. И, конечно, была Лена Абрамова — очень умная и интеллигентная женщина, которая говорит на английском языке как на своем родном. Но, если честно, она немного сама по себе.
Аня: Последние совместные две недели [c Леной и Дашей] были очень классными! Мы стали тренироваться на прогулках. Лена как-то провела диктант по английскому, я читала вслух «1984», а она помогала мне с произношением. С Дашей мы и до, и после перевода тупили 24/7, тут ничего не поменялось.
Даша: Больше всего мы общались именно с Анечкой. Когда мы ходили вместе курить в туалет, уборная превращалась в филиал «Твиттера». Поэтому мы наклеили на дверной косяк бумажку «Твиттерная». Мы обсуждали мемы, шутили, сплетничали — когда пишу это, в памяти всплывает, как мы изображали богомолов. Наше времяпрепровождение мы окрестили так: страдаем фигней за идеи.
Кстати, еще в январе мы делали из полотенец лебедей, приклеивали им на зубную пасту глаза и оставляли на шконках на проверку. Уже в июне мы пели в прогулочном дворике: «Владимир Путин — молодец!» Где-то в мае Ане пришли в передачке тапки-рыбки («Рыбаксы»!), в камере появилось правило: дежурный должен выходить на проверку в «Рыбаксах»! Правда, Лена с Галиной редко соглашались. Однажды у нас было свидание в один день, мы поступили очень по-умному: каждая надела по «Рыбаксу», мы сели в кабинках рядом и по команде (кстати, на языке жестов) подняли ногу, показывая родным и близким по ту сторону свой «Рыбакс».
В нашей камере часто включалась «Россия 24» — наверное, ни в одной камере ее не смотрели так часто, как в политической (телевизор в СИЗО часто включают по распоряжению и с согласия администрации, но иногда арестанты могут влиять на выбор каналов и время просмотра — прим. «Бумаги»). Недавно был очередной раунд мирных переговоров — и я знаю, как Анечка этому рада. Мы очень переживали, часто обсуждали это — в «Твиттерной», конечно!
Расставание. Как Дашу Козыреву и Лену Абрамову переводили в другое СИЗО и почему для 19-летней девушки это стало ударом
Даша: Я знала, конечно, что в ожидании апелляции в Выборг отправляют часто — но этот перевод стал для меня ударом. Мне в целом было всё равно, в каком СИЗО сидеть — но я так надеялась, что до отъезда в колонию я останусь с Анечкой Архиповой. Я очень-очень сильно привязалась к ней — и мне до сих пор горько от того, что я здесь, и не в нашей милой, славной камере пять-три.
Когда [в конце июня] объявили, что у нас с Леной Абрамовой завтра этап, я просто, хватаясь за соломинку, закричала: «Это шутка?!» Сотрудница подтвердила, что это шутка. Мы на этом не успокоились и решили уточнить, как она появится в следующий раз. Обсуждали в тревоге с Анечкой, шутка это или нет, ходили курить каждые 15 минут. Вещи я не собирала, но навела порядок в бауле. Потом я просто лежала и смотрела в потолок, пытаясь смириться с мыслью, что я, может, еду. Спустя два часа эта же сотрудница появилась на галере. Мой вопрос со страхом в голосе — и… «Я же сказала уже, что это шутка!» Жаль, что так вышло. Так бы я за ночь подготовилась и смирилась, а мы бы с Анечкой посидели бы, чокнулись кружками с чаем, нормально попрощались. А мне вместо этого пошутили, Аня еще сказала, что будет отправлять меня на Выборг всякий раз, когда у меня беспорядок в бауле.
Как итог — когда утром, посреди сладкого сна, пришел сотрудник и спросил: «Вы готовы?», — моя нервная система дала тотальный сбой. Лена-то собралась быстро, она хотела уехать — а мои вещи собирали Аня и Галина, пока я тряслась в истерике. У меня перед глазами — как мы обнимались с Анечкой и плакали. Ту сотрудницу позвали — как я поняла, она не хотела ничего плохого, она пошутила именно про Выборг, так как не знала, куда этап, и не знала, что это не шутка, а правда. Внизу, на сборке, я сделала всё, что могла, чтобы меня сняли с этапа, разве что не симулировала — не прокатило, к сожалению.
На этапе я встретила Николь, девочку, с которой мы сидели в моей первой камере — и только ее поддержка помогла мне в тот день немного прийти в себя.
Аня: Девочек увезли крайне неожиданно, мы даже не успели нормально попрощаться. Лена уже в коридоре крикнула: «Держитесь!» А с Дашей мы до последнего держались за руки, пока между нами не закрылась дверь.
У меня было около 130 сокамерниц [за два года заключения], я привыкла к расставаниям. Тем не менее, я скучаю по девочкам и сильно переживаю за них. Когда закрылась дверь, я оглянулась и удивилась тому, как камера опустела.
Даша: В СИЗО Выборга большинство камер — двухместные, и я в такой сейчас. Мы сидим вместе с женщиной — ее и мужа обвиняют в совершении теракта, к которому именно они совсем-совсем не причастны. Первые недели здесь у меня фляга свистела сильно. Периодически вела себя как долбанутая, чуть что — случались нервные срывы.
Сейчас я уже пришла в норму, потому что продолжила курс антидепрессантов. «Дед, пей таблетки». СИЗО в Выборге не хуже и не лучше, мне кажется, «Арсеналки»; есть и минусы, вроде слишком тесных камеры, и плюсы — всё делается быстро, на заявления реагируют оперативно, к врачу выводят через два дня, а не два месяца… Но если мне скажут: «Козырева, собирайся, этап на Арсеналку», — я буду прыгать до потолка от счастья! Я очень хочу, мечтаю, хоть на недельку, но оказаться рядом с Анечкой… Знаю и верю, что мы обязательно увидимся снова. Так или эдак, но обязательно…
Аня: С одной стороны, в бытовом плане всегда проще, когда мало людей. У меня как будто стало больше времени на все мои дела. С другой — в камере банально скучно и не с кем поговорить по душам.
В июне начался третий год моего заключения, я уже сижу дольше, чем предстоит Лене и Даше. Сколько еще впереди — трудно сказать, ведь обвинение у меня тяжелое, а суды, как подсказывает практика, непредсказуемые. Меня поддерживает мысль, что всё может измениться в один момент. Я живу этой мыслью и надеюсь на скорую встречу с родными и близкими.
Анна Архипова — фигурантка дела «Весны» и девушка-политзаключенная с наибольшим количеством уголовных статей, ей грозит строгое и длительное наказание.
Группа поддержки Ани просит поддержать ее: можно отправить письмо политзаключенной или пожертвовать любую сумму на сбор передачек. Реквизиты для переводов, а также адрес и способы отправки писем можно найти по этой ссылке.
Как пережить сложные времена? Вместе 💪
Поддержите нашу работу — а мы поможем искать решения там, где кажется, что их нет
Что еще почитать:
- «Дочь была уверена, что меня не посадят». Первое письмо Елены Абрамовой после приговора — ей дали два года колонии за пикеты, а дома у нее остался 16-летний ребенок
- Он признал вину, чтобы увидеть близких, но его не отпустили из СИЗО на похороны бабушки и мамы. История Евгения Затеева — обвиняемого по делу «Весны», который решил не уезжать из России
